Тони Роббинс: человек-скандал посетил Москву

Наверное, волна дискуссий, поднятая Тони Роббинсом, продлится еще какое-то время, а любой новый «мотиватор» (называть Роббинса коучем принципиально неверно) будет восприниматься в свете прошедшего 1 сентября многотысячного сеанса в «Олимпийском». В этом смысле организаторам новых бизнес-шоу не повезло: критический ориентир уже задан. Возможно, не повезло и отдельным представителям бизнес-сообщества, например, Герману Грефу: его увлечение «мировыми мудрецами» было несколько дискредитировано индийским мистиком, а здесь возникает кризис доверия к направлению в целом, и очередной Сидхгуру сделает ситуацию комичной. Но и редкие позитивные, и частные негативные оценки прошедшего события кажутся упрощением на уровне самого автора произошедшего скандала.

Разбор самой фигуры Роббинса — тема сложная, поскольку он синтезирует в хорошо упакованный маркетинговый продукт ряд практик — от неопротестанской экзальтации, примитивного психоанализа до разработок 90-х годов, в контуре НЛП, игры с внутренними энергиями, совмещения телесных упражнений с проецированием на них ментальных конструкций. Императив «стань другим», резкая эмоциональная амплитуда, раскачка отданного «свободным колебаниям» тела и внедрение в эту неконтролируемую, открытую область психологических кодов — метод достаточно древний, уходящий своей основой в архаичные культы.

Психологическая основа метода — выбить клиента из привычной колеи, автоматизма привычного существования. И когда он начинает беспокойно озираться по сторонам, почувствовав себя вдруг в незнакомой местности, дать ему несколько простых и жестких ориентиров, созданных уже не внутри традиционного культурного поля, а в собственной лаборатории Роббинса. Чем проще установки, тем лучше. Сложные ориентиры невозможно подхватывать, они требуют рефлексии, анализа. Мотиватор хочет быть демиургом, и для людей, которые уже не видят решений внутри традиции, он нужен именно в качестве демиурга.

Коммерческий талант Роббинса состоял в том, чтобы придать этой практике эффект новизны и внутреннего импульса, не требующего серьезного интеллектуального напряжения (напряжение в его подходе — вообще вред, риск, поэтому он осознанно критикует сложность), но дающего ощущение исключительности. При всей критичности отношения к экзальтированным практикам его подход содержит одну базовую посылку: именно психологические установки определяют контур реальности, с которой приходится иметь дело. Простая вещь, с которой можно спорить или принять, но она успешно работает в ряде терапий. Отчасти это объясняет раздражение, вызванное артистом: современная культура тотально ресурсна: наличие ресурсов определяет ценность любого субъекта. Нефть, газ, металлы, капитал, связи — это ресурсы, ресурсы. Чем больше ресурсов, тем субъект кажется серьезней, тем его бренд мощнее. Когда Роббинс начинает кричать о том, что основной ресурс — это не то, что вы думаете, а психика, на него начинают сразу смотреть с предельным подозрением, как на жулика, даже без серьезного разбора, что стоит за его словами.

Следующий вопрос: какие мотивы двигали людьми, заполнившими практически полностью зал в Олимпийском при цене билетов от 30 000 до 500 000 рублей? Как правило, критики в довольно резкой форме говорят о неосознанности аудитории, ее зависимости от импортных авторитетов, слабых механизмах внутреннего контроля и избытке свободных денег. Все эти пункты сами по себе могут иметь место, но не объясняют, почему именно Роббинс, именно сейчас и в Москве смог собрать до $17 млн за одно выступление, если исходить из цены билетов и количества мест на стадионе. По большому счету, в чем упрекать самого Роббинса? В том, что он использовал человеческое сознание как довольно простой и податливый инструмент? Вся массовая культура построена на различных типах манипулятивных воздействий. Но у каждого инструмента своя специфика.

Ключевой момент — ожидание быстрой, практически моментальной трансформации. Человек, пришедший «на Тони» и человек, ушедший после сеанса Тони, должны, по мысли организаторов шоу, принципиально отличаться друг от друга. Приходит человек неуверенный, стоящий перед порогом сложных выборов, запутавшийся, погрузившийся в сложные рефлексии, с комплексом неудачника. Он ожидает, что вязкая и сдерживающая его оболочка внезапно исчезнет, как сброшенный плащ, а в мир выйдет молодое и упругое тело, полное амбиций, энергии, внутреннего подъема и главное, с убеждением, что реальность совершенно пластична — сильный психологический импульс может растапливать и заливать в новые формы пластик этого мира. Для того, чтобы это случилось, нужно вроде бы легкое, но скрытое от других глаз внутреннее движение: сдвинуть базовую установку, сфокусироваться на цели и безотчетно поверить в нее.

Такой настрой является компенсацией долгого ожидания изменений в личной жизни при догадке, что никаких изменений уже не будет — для этого нет инструментов, перспектив и даже проблесков надежды. Человек обращается к условному Роббинсу, потому что устает от самого себя, от своего непосредственного окружения и отсутствия динамики, даже если боится в этом признаться. Предложенная им практика — форма отказа человека от самого себя. И когда человек хочет отказаться от себя, потому что становится себе скучен и даже противен, всегда возникает конкуренция: кто станет потребителем его «я», потому что вместе с этим потреблением можно заодно получить либо остатки кэша, либо формы социального контроля. В защиту участников шоу можно сказать, что современное телевидение или социальная сеть или ряд других феноменов массовой культуры также построены по принципу потребления «я», делегирование и вручение субъекта внешнему носителю, который пережует субъекта не хуже прекрасных белых зубов Роббинса.

Социальная реальность стала совершенно непроясненной. С одной стороны, она лишена отчетливой перспективы, стратегически мир не просматривается, горизонт планирования сократился. При этом момент неопределенности не содержит того чувства свободы, которое может возникнуть у охотника или путешественника, чувствующих захватывающее напряжение от неизвестности за поворотом. Современная непроясненность лишена такого подъема. Временное сжатие не делает человека игроком, но гасит его. Он не может использовать момент общей неустойчивости, чтобы выстраивать собственные карьерные стратегии или менять направление своей активности. Его никто не мобилизует для движения в колонне, но и не дает снаряжения, чтобы двигаться в свободном поиске. Наступает момент растерянности, рефлексии: что дальше?

И здесь приезжает человек, который учит приему. «Прием» — ключевое слово. В отличие от практик традиционных культур, которые могут требовать долгих периодов, чтобы достичь ощутимых результатов, обучение приему происходит быстро. «Хочешь, покажу прием?» — спрашивали в детстве. Раз-два, подсечка, и ты на земле. Роббинс предлагает не практику, не школу, не традицию, а именно совершение короткой и эффектной, в представлении его адептов, операции. Это отличает его навыки от традиционной культуры. Почему традиция выпадает теперь из фокуса? Потому что в современной ситуации человек чувствует себя вечно отстающим, как будто жизнь проносится мимо, подобно железнодорожному составу, медиа и сети фиксируют эти изменения (кто-то на яхте, в джете, а ты где? — в Урюпинске), и тебе предлагают при этом держаться перрона. Традиция не успевает за технологиями и не нахолодит языка, чтобы ответить текущей реальности.

Если моментальная трансформация избавляет от давления ожидания, то знание приема избавляет от знания истины. Какая, собственно, разница, как все устроено, если метод работает? Однако и здесь нет ничего уникального: огромное количество современных управленческих практик построено на такой же имитации и подмене знания методом. Например, презентацией. И вот здесь можно сформулировать еще один тезис: раздражение Роббинсом в значительной степени обусловлено тем, что современная культура делает в принципе то же самое, что и он, но «артист» доводит ситуацию до передела и этим провоцирует срыв. Тот, кто знаком с HR-практиками российских корпораций, с этим тезисом могут согласиться: мантры про вовлечение, развитие, эмоциональный интеллект и внутренние трансформации — ослабленный вариант того же Роббинса.

Скандал возник не потому, что Роббинс оказался чужим в нашей среде: если бы дело обстояло так, его бы просто не приняли, пожали плечами. А потому что он доводит до высшего предела, до экзальтации то, что и так уже содержится в современной культуре в приглушенной форме. Иными словами, он показывает, что мы вот такие: простые существа, которые тянутся к простым решениям как последней надежде, сбитые с курса, растерянные и нелепые. Нас легко поэтому подцепить, а сделает это американский мотиватор, местный телеведущий или популярный блогер — вопрос не такой уж принципиальный.